читать дальше А где-то там, на обрыве у моря, стоит старый дом. Он умирает, потому что дома не живут без людей. Во дворе его растет среди бурьяна старая яблоня; она уже давно не плодоносит, только цветет – по-прежнему цветет каждую весну. И роняет лепестки на подвязанные к нижней ветви качели. Рассохшиеся от времени качели. Серая гладкая доска – на двоих. Чуть дальше от дома начинается спуск к морю – старая, осыпавшаяся тропинка, заросшая камнеломкой. Там, внизу, волны плещут о камни – мерно, как всегда, как почти вечность назад; тогда было кому смотреть на их неустанное движение.
Дом чуть покосился, и справа от крыльца – открытое окно. Все остальные намертво заколочены, но это распахнуто настежь. Стекла давно уже вылетели и даже не проблескивают сквозь густую траву, посеревшие рамы скрипят и бьются в стены под весенними шквалами и осенними штормами. Ветер носит по комнате истрепанные желтые листы, и дожди давно размыли чернила, превратив записи в замысловатые нечеткие узоры на бумаге. Ветер пытается стронуть с места приоткрытую, давно вросшую в крыльцо дверь, перекрутить веревки качелей... Веревки истрепаны донельзя, им уже тяжела их ноша – старая доска на двоих. Они скоро не выдержат и оборвутся – может, этой осенью. Может, следующей. И тогда дом умрет. Потому что дома не живут без людей.
А пока он ждет. Ждет, что когда-нибудь дверь скрипнет не от порыва ветра.
И что качели примут тяжесть не только умерших цветков яблони.
И на листах бумаги появятся новые записи.
И откроются окна.
Он ждет.
...нас.